...чёрная плотная масса асфальта словно придавливала в каждый момент пыльную дорогу, что лежала под ней, и в точно такой же степени была продолжением самой земли. Словно ровная и широкая пашня прошла здесь, но вот работник-то перестарался, и, не имея иного выхода, сама почва переродилась в нечто совершенно иное. С целью выжить так изменяется она, но разве можно с уверенностью сказать, что выжила она? И не спросишь... Всё покроется пылью, врастёт опять в лоно природы, после вновь будет и неаккуратная работа, и последующее перерождение, но вот хитрость - никогда не узнать нам того, стоило ли. Ходить нам удобно, и ладно.
Но что же мы всё об одном, вот растут кусты вдоль дороги, столь на заинтересовавшей, все как на подбор: шиповник, смородина (различных оттенков всяких цветов, а как же иначе-то?), крыжовник, а там вот и деревца видны. Ну то есть, всё это можно предположить, если желание есть: и цвета, и сорта, и даже что-нибудь ещё из подрообностей, но только сейчас всё это цвета изжаренной солнцем пыли, и никакого иного. Вся природа словно замерла или, быть может, и померла - как знать наверняка? Неживой пейзаж, пересечение самых понятий, даже и на кладбище такого не встретишь. Виднеются всё же и дома за кустами-то, кирпич к кирпичу, доска к доске, и цвета уж точно разнообразнее, но застыло всё и упало как-будто, весенний воздух не шелохнётся. Словно бы всё сейчас построено из песка только, и только краской водянистой где-нигде подкрашено, что, впрочем, более характерно для лета, но и оно уже не за горами.
А небо-то, небо! Словно Млечный Путь этот научный так и тоже дорога пыльная до невероятности, да просвечивает вот прямо сейчас через эти голубоватые небеса. А облака словно россыпи, словно в самом деле обезумел кто и начал подкидывать некий песок белёсый в воздух и - о странность такая! - завис он там, и спускаться нисколько не намерен. А уж солнце - что о нём говорить, один созерцающий глаз над торжеством этого бледного жёлтого. Ярче, больнее и, хотя куда уже, мертвее, ещё мертвее всего остального, словно финальных штрих этого гимна унынию.
Однако же, не одно око созерцают всё это, а даже три: выходит из-за поворота фигура высокая, стройная. И вот идёт же этот человек уверенно, прямо и по центру пашни нашей мистической, живой аль не живой. А вот и видно нам его становится, человек молодой, не уродливый вполне. Одет он, вестимо, просто (оно и известно, что вы нынешние времена сложно одетые по дорогам так просто не ходят), однако всё же со вкусом, да и с уважением к себе в известной степени. Простая одежда, будучи подобранной для человека отдельно, да при должной о ней, хоть и минимальной даже, заботе, приобретает вид довольно приятный глазу. А лицо-то у человека сложно, как будто забыл он нечто для всего мира важное, а вот теперь-то и пытается вспомнить, как же оно там было? Или вот глаза его, хотя бы: такие они, что, быть может, в веселии и в радости будут вполне глупо и грубо выглядеть, но мрачное и задумчивое выражние идёт им чрезвычайно. В губах его словно бы и улыбка виднеется, а всё равно неким горем от неё отдаёт, или вот решимостью мрачной, или злобой затаённой, словом, не та улыбка, что хочешь видеть на лице человека дружественного. Но всё же замечательный человек, и наблюдать, как-то, и с удовольствием можно. Заговаривать, впрочем, нет ни малейшего желания, да и не поддержит он этого стремления. Так думается, то есть.
Видя всё ту же картину похорон природы, когда уже и все вдовы да плакальщицы разошлись, не может он не остановиться и не оглядеть всё как следует. И как бы откливается что-то в его разуме на эти пыльные вечности, уходяющие вдаль. Словно бы усмехается он в усы, и усмешка эта ещё страшнее прежней полу-улыбки, а уж звуки смеха, да в этой тишине похоронной, так и вовсе вселяют ужас некий инстинктивный. И кажется вдруг, что картина это неправильна от самых верхов и вплоть до нижайших основ. Словно бы всё в таком идеальном консонансе, но только сочетается не для красоты и храбрости, а даже и наоборот: для страха и уродливости, точно как первейший в мире мастер всех искусств начал реальность подчинять себе, и вздумалось ему свой талант употребить на самое чудовищное, что его естетический разум представить себе сумел.
Но что же, пока мы отвлекались человек уже дальше пошёл, и подобен он немного тому пахарю, который землю-то до предела и даже за него доводит. Один он раскрашен хорошо, не жалея драгоценных чернил, но уже почти исчезает его фигура за новым поворотом, и всё вновь приходит к былому. Может оно так и нужно, даже наверняка, потому как что не прибавишь к этой структуре, так сразу она достигает всяких граней да дозволенных уровней, и не надо нам того.
...и приходит, и мешает всё в равномерное вода, идущая из уже совсем иных небес. Чёрная дорога наша совсем неотличима стала от опоры извечной своей, и даже какими-то гроздьями на земле налипла. Ветер с каждым новым ударом словно бы сильнее становится, точно хочет кроме кустов да деревьев ещё и дома в свою дикую пляску включить. И всё словно восстаёт вокруг, убитая было природа отправляется на волю, искать и мстить, и словно бы злобно мечутся ветви и тени их, желая дотянуться до слабости чьей-нибудь, и поглотить того без следа. Неистовый плач безжалостного небосвода прожигает всё новые и новые дыры в дороге, а та уже и так вполне подобна водоёму более чем суше, и не гроздья даже видны - лишь острова, предлагающие всем и каждому ложную надежду пересечь это бедствие.
О, небо! Где-то теперь та полуистлевшая и безпомощная голубизна? А ведь всего лишь вечер того же дня, когда ты было лишь завесой и продолжением всей пыли на земле. Но теперь у тебя иное око: белое и бледное, но когда оно показывается из-за твоих тяжёлых дождевых бровей, его облик и взор прекрасны в своём безжалостном гневе. И словно бы некий восторг накрывает с головой, когда являются в спышке и грохоте гонцы твоего величия, превращая тьму в истошноголосящий свет. И хлещут слёзы, но некому здесь обвинить тебя в слабости.
Но, быть может, и не всё страшаться принять этот стихийный вызов. И не слышно уже ничего в общем громовом пении, но видна порой фигура, знакомая нам и в то же время иная совершенно. Освещаемое белыми вспышками лицо более не выражает ничего злобного, там лишь весёлое и безжалостное безумие, словно воспаляющее все черты лица до крайней степени. И в новой вспыше заметно становится, что почти растерял наш будто бы знакомый всю свою приличность: его одежда теперь изодрана, да и промокла в высшей степени. Словно бы и стан его потерян вместе в опрятностью, да может так и есть, а может и иное тут при делах, ведь в руке его левой нечто сходное с бутылкой, и новая вспышка ледянящего нас, но не его, сияния подсказывает нам: вовсе не полна эта бутыль, да и не вода там, в самом деле, налита.
Ошиблись мы, наверняка, в этом замечательном человеке, не противник он восставшей природе, но, быть может, он её и возродил? Дал ей нечто новое, толчок, помог ей осознать собственное бессилие и ужас её положения? Да может быть и стоит доводить нечто мерзкое уж совсем до крайностей, с одной лишь целью - очевиднее пример показать? Но вновь увлеклись мы, а человеку-то, вроде бы, не слишком хорошо. И снисходит небо, новое небо, до нашей просьбы разъяснить всё, вновь воцаряется свёт и выделяет для нас детали, доселе невидные - на пережившей уже многое белой рубашке знакомого нашего отчетливо видны кровавые пятна, совсем неопрятной наружности. И, как будто в потверждение серьёзности этих обстоятельств, начинает уж больно клониться к уже полнейшему озеру, что вместо дороги теперь, наш недолгий гость и герой. Видно отсюда, как вновь прикладывает он бутылку к своему горлу, да после и на источники тех пятен красных льёт, но хоть не медики мы, а понять несложно, что напрасно всё это. Наконец, под шелестящий шум уже проходящего дождя, он валится на колени, сложив как-то по-смешному руки, словно бы в мольбе не умелой, аследом и вовсе ударяется носом в дно былого пути своего, и более не движется. Через некое совсем малое время дождь и вовсе прекращается, да и неугомонный поток воздуха также ложится на отдых до следующих времен, а в воздухе возникает словно бы некая мелодия, как бывает редко после дождя, и мягкая, приятная и устам и голове свежесть чувствуется везде, и ушли на покой громогласные гонцы. Так что и не видно даже, пьёт ли эта странная, переродившаяся земля красную воду, или же молча проводит её дальше.
указать на ошибки чрезвычайно желательно.