И Свидд опять сваливает! Ишь, разъездился! На этот раз в некие исключительные ебеня, чтобы протянуть в оных просторах ноги от усталости... да-да, ну, увидим.

---

37 часов. Полёт нормальный.

---

Свидд посмотрел "Побег из Шоушенка", ага. Почти совсем идиллия, но что же - прекрасный фильм, none the less.

Возникло желание пренебречь каким-нибудь выбором, из большего зла и меньшего зла не выбрать ничего и уйти. И даже более того - из меньшего добра и большего добра не выбрать ничего, просто уйти. Уйти - да, это тема ночи.

Я много-много думаю, но очень мало. Всегда мало, так ведь? Ну вот и оно - мало. Хочется терзать некоторые темы порой, словно хищник, выгрызая мозг из костей, расправляться с ними один раз и навсегда, но вместо этого я жую их с тупой меланхолией, свойственной только травоядным. В то же время - может быть не последний, может быть. Я бы хотел, чтобы моя комната была под крышей и протекала, немного, но я чуть ли не в подвале. Быть может...

Нет, я вспоминаю кое-что. И чувствую, да, что-то такое на периферии. Столько мест, где можно потерять себя, столько пустых истин, которым можно себя пожертвовать, столько... умм, столько людей вокруг! Прошептать - не поверят, сказать в полный голос - засмеют, закричать - закидают камнями, но ведь это правда! Нет, мне известно - правду не любят, но кто они такие, чтобы решать? Эти герои безличных предложений преследуют всех по пятам. Заменить бы запрещающие протоколы на разраешающие.

И вот как-то темно сейчас, пусто и довольно одиноко, да? Ну, точно ведь - одиноко. У нас есть только сегодня - сегодня я мой единственный друг, но что же, так ли глупа надежда? Не умирает, а? Было бы прекрасно, если быть хоть что-то не умирало.

@музыка: dance, dance, dance, dance, dance to the radio

---

Вернулся. Вот ещё вопрос - куда? "Домой!" - да нет, врядли. Я бы с удовольствием остался в этом маленьком и старом городе, а сердце моё и вовсе чёрт знает где, может в Трондхейме (ха!)
А ну да, брифинг, инофрмация. Первый день - холодно, мокро, с пяти и до одинадцати утра я либо ходил под рюкзаком либо спал/сидел на нём же. интригующе. Потом мы ехали-шли до старта эстафеты, долго, скучновато, да и дождь зарядил под конец. Нет, я люблю дождь, но не когда он превращает в подобие половой тряпки единственный комплект цивильной одежды. Сама дистанция весьма сложная, но интересная, ну и я, конечно же, залажал. Несильно так, но всё же. Потом долго шли в лагерь (на Нёмане под Гродно в лесу возле санатория какого-то) там ставили полатку, и я очень дерьмово выспался. Ах да, в поезде перед этим я выспался ещё хуже. Все сразу задалось.

Второй день начался не слишком хорошо, но зато продолжился неплохо. Сначала я залажал классику, на которую нас вежливо подвезли, а потом отправился в город. И да, мне нравится Гродно. Не весь, но часто это красивый и старый город, в нём хорошо. Ну и вот как-то так:



Третий же день прошёл под маркой усталости и отъезда, выспался неплохо, пробежал тоже вполне достойно, но гулять больше сил не было - сидел около станции и слушал музыку. Ах да, познакомился с одним небезынтересным человеком - увидим, что там будте дальше. как-то так оно и неплохо.

---

Свидд сваливает из бесконечно заебавшего Минска и уезжает на выходные в Гродно, чем закончится сие мероприятие - не имею ни малейшего понятия. Увидим, услышим, учтём. До новых встреч.

@музыка: Оргия Праведников_Шитрок

---

Мало так мало, вот вам одна история весёлая, дорогие слушатели и смотрители… то есть, зрители, конечно. Что ж, вот так оно и было (то есть, не было ничего из этого, но как бы и было, да в мыслях, в голове моей только, но это уже частности). Был один, значит, посёлок типа городского, и жили там в квартире некой два человека, мужского пола оба. И вроде бы даже родственники, что не странно нисколько, да только не самые ближайшие, как дядя да племянник, ну как-то так. Один, значит, постарше, уже к черте старости подходит, а другой его так на пару десятков лет моложе.
И был тот старый доброго складу человек, знакомый многим в нашем условном городе… ну, то бишь, посёлке. Впрочем, не воевать со злой системой он всем помогал, а только раны зализывать от битвы-то. Раз подаст тому денег, чтоб не померли, после забор другому починит, но в политику не лез вообще, под петициями подписи его никогда не видать, да перед властями, хоть бы и в меньшем их, полицейском, проявлении, унижался и подобострастничал. Да только мало кого его это свойство беспокоило, ведь помощи-то от него набиралось порядком, поддержкой своей на весь посёлок он слыл, а петиции да собрания - ну что же, на них и внимание обращали только тогда, когда совсем голодны или совсем сыты, но и то и другое не так уж и часто случалось.
Второй же, помоложе который, иного и ума и сердца был. Всё искал он чего-то, ни спокойствия, ни добродушия и следа в нём не было. Старый-то всё только газеты читал, редко даже, молодой в то время глотал всё книги умные, да злые, грустные, и всё искал, искал-то, а чего - да и ему самому не понять никак. Всё судить он стремился, попирать основы, да менять всё, что ни попадя, в чём, безусловно одни препятствия высокие вполне встречал, от чего злился пуще прежнего и чуть не синий от всего этого раздражения ходил. И говорил он, много говорил, о судьбе, о душе и разуме, да о энергии, о власти да о свободе, но более потешались над ним, чем слушали. Работал он немало, да мало спал, от того пред событием одним решающим и вовсе на спятившего походил: мямлил что-то под нос себе, ни с того ни с сего пугался всякого, да вскрикивал как-то даже и случайно порой. Но потешались от того над ним только больше.
Со стороны нашей, наверное, так оно было: замыслилось молодому, что именно на одной колонне стоит всё смеющееся общество, и только из-за подпорки той не готово принять ни чувств, ни идей его. И что как раз старик его, родственник как бы, и есть та самая опора, фундамент, а иначе и быть не может. Заместо того, чтобы в людях огонь разжигать, он лишь убеждал всех в том, что не гореть - оно и хорошо, и правильно, и самое, значит, достойное дело, какое только измыслить можно. И на утро одного дня как ураган пролетела по пункту населённому-то новость, что озверел вконец тот чудаковатый мыслитель, пошибу почти деревенского, да застрелил местного добродетеля смиренного, а сам, не иначе как ужаснувшись совсем действия своего, сбежал на ближайшие болота, которые совсем дурной славой пользовались у населения. Более о нём не слыхали никогда, да и что слыхать-то - убеждены почти все были в том, что утопился он там, и ждать историй о нём лишь пустое дело, в то время как работа каждого вновь ждала.
Да только совсем всё растроилось после того поступка незабвенного. И приходило в упадок всё, а каждый гражданин теперь как калькой стал с того молодого, да только он до своей мрачности умом дошёл, а эти только от смутного ощущения, ранее неведомого. И падало всё, что ранее покосившись стояло, да кривым становилось былое ровное. Разъехались много кто, а оставались те, кому с места-то ничего унести нельзя было. Зачахло через время некое совсем селенье, и тип свой городской потеряло, да думают умы всякие после того: кто ж держал всё в порядке? Помошник смиренный и кроткий? Шут злой, умом понимающим, но не созидающим, наказанный? Или же оба они, благодетели неявные?

---

...чёрная плотная масса асфальта словно придавливала в каждый момент пыльную дорогу, что лежала под ней, и в точно такой же степени была продолжением самой земли. Словно ровная и широкая пашня прошла здесь, но вот работник-то перестарался, и, не имея иного выхода, сама почва переродилась в нечто совершенно иное. С целью выжить так изменяется она, но разве можно с уверенностью сказать, что выжила она? И не спросишь... Всё покроется пылью, врастёт опять в лоно природы, после вновь будет и неаккуратная работа, и последующее перерождение, но вот хитрость - никогда не узнать нам того, стоило ли. Ходить нам удобно, и ладно.
Но что же мы всё об одном, вот растут кусты вдоль дороги, столь на заинтересовавшей, все как на подбор: шиповник, смородина (различных оттенков всяких цветов, а как же иначе-то?), крыжовник, а там вот и деревца видны. Ну то есть, всё это можно предположить, если желание есть: и цвета, и сорта, и даже что-нибудь ещё из подрообностей, но только сейчас всё это цвета изжаренной солнцем пыли, и никакого иного. Вся природа словно замерла или, быть может, и померла - как знать наверняка? Неживой пейзаж, пересечение самых понятий, даже и на кладбище такого не встретишь. Виднеются всё же и дома за кустами-то, кирпич к кирпичу, доска к доске, и цвета уж точно разнообразнее, но застыло всё и упало как-будто, весенний воздух не шелохнётся. Словно бы всё сейчас построено из песка только, и только краской водянистой где-нигде подкрашено, что, впрочем, более характерно для лета, но и оно уже не за горами.
А небо-то, небо! Словно Млечный Путь этот научный так и тоже дорога пыльная до невероятности, да просвечивает вот прямо сейчас через эти голубоватые небеса. А облака словно россыпи, словно в самом деле обезумел кто и начал подкидывать некий песок белёсый в воздух и - о странность такая! - завис он там, и спускаться нисколько не намерен. А уж солнце - что о нём говорить, один созерцающий глаз над торжеством этого бледного жёлтого. Ярче, больнее и, хотя куда уже, мертвее, ещё мертвее всего остального, словно финальных штрих этого гимна унынию.
Однако же, не одно око созерцают всё это, а даже три: выходит из-за поворота фигура высокая, стройная. И вот идёт же этот человек уверенно, прямо и по центру пашни нашей мистической, живой аль не живой. А вот и видно нам его становится, человек молодой, не уродливый вполне. Одет он, вестимо, просто (оно и известно, что вы нынешние времена сложно одетые по дорогам так просто не ходят), однако всё же со вкусом, да и с уважением к себе в известной степени. Простая одежда, будучи подобранной для человека отдельно, да при должной о ней, хоть и минимальной даже, заботе, приобретает вид довольно приятный глазу. А лицо-то у человека сложно, как будто забыл он нечто для всего мира важное, а вот теперь-то и пытается вспомнить, как же оно там было? Или вот глаза его, хотя бы: такие они, что, быть может, в веселии и в радости будут вполне глупо и грубо выглядеть, но мрачное и задумчивое выражние идёт им чрезвычайно. В губах его словно бы и улыбка виднеется, а всё равно неким горем от неё отдаёт, или вот решимостью мрачной, или злобой затаённой, словом, не та улыбка, что хочешь видеть на лице человека дружественного. Но всё же замечательный человек, и наблюдать, как-то, и с удовольствием можно. Заговаривать, впрочем, нет ни малейшего желания, да и не поддержит он этого стремления. Так думается, то есть.
Видя всё ту же картину похорон природы, когда уже и все вдовы да плакальщицы разошлись, не может он не остановиться и не оглядеть всё как следует. И как бы откливается что-то в его разуме на эти пыльные вечности, уходяющие вдаль. Словно бы усмехается он в усы, и усмешка эта ещё страшнее прежней полу-улыбки, а уж звуки смеха, да в этой тишине похоронной, так и вовсе вселяют ужас некий инстинктивный. И кажется вдруг, что картина это неправильна от самых верхов и вплоть до нижайших основ. Словно бы всё в таком идеальном консонансе, но только сочетается не для красоты и храбрости, а даже и наоборот: для страха и уродливости, точно как первейший в мире мастер всех искусств начал реальность подчинять себе, и вздумалось ему свой талант употребить на самое чудовищное, что его естетический разум представить себе сумел.
Но что же, пока мы отвлекались человек уже дальше пошёл, и подобен он немного тому пахарю, который землю-то до предела и даже за него доводит. Один он раскрашен хорошо, не жалея драгоценных чернил, но уже почти исчезает его фигура за новым поворотом, и всё вновь приходит к былому. Может оно так и нужно, даже наверняка, потому как что не прибавишь к этой структуре, так сразу она достигает всяких граней да дозволенных уровней, и не надо нам того.

...и приходит, и мешает всё в равномерное вода, идущая из уже совсем иных небес. Чёрная дорога наша совсем неотличима стала от опоры извечной своей, и даже какими-то гроздьями на земле налипла. Ветер с каждым новым ударом словно бы сильнее становится, точно хочет кроме кустов да деревьев ещё и дома в свою дикую пляску включить. И всё словно восстаёт вокруг, убитая было природа отправляется на волю, искать и мстить, и словно бы злобно мечутся ветви и тени их, желая дотянуться до слабости чьей-нибудь, и поглотить того без следа. Неистовый плач безжалостного небосвода прожигает всё новые и новые дыры в дороге, а та уже и так вполне подобна водоёму более чем суше, и не гроздья даже видны - лишь острова, предлагающие всем и каждому ложную надежду пересечь это бедствие.
О, небо! Где-то теперь та полуистлевшая и безпомощная голубизна? А ведь всего лишь вечер того же дня, когда ты было лишь завесой и продолжением всей пыли на земле. Но теперь у тебя иное око: белое и бледное, но когда оно показывается из-за твоих тяжёлых дождевых бровей, его облик и взор прекрасны в своём безжалостном гневе. И словно бы некий восторг накрывает с головой, когда являются в спышке и грохоте гонцы твоего величия, превращая тьму в истошноголосящий свет. И хлещут слёзы, но некому здесь обвинить тебя в слабости.
Но, быть может, и не всё страшаться принять этот стихийный вызов. И не слышно уже ничего в общем громовом пении, но видна порой фигура, знакомая нам и в то же время иная совершенно. Освещаемое белыми вспышками лицо более не выражает ничего злобного, там лишь весёлое и безжалостное безумие, словно воспаляющее все черты лица до крайней степени. И в новой вспыше заметно становится, что почти растерял наш будто бы знакомый всю свою приличность: его одежда теперь изодрана, да и промокла в высшей степени. Словно бы и стан его потерян вместе в опрятностью, да может так и есть, а может и иное тут при делах, ведь в руке его левой нечто сходное с бутылкой, и новая вспышка ледянящего нас, но не его, сияния подсказывает нам: вовсе не полна эта бутыль, да и не вода там, в самом деле, налита.
Ошиблись мы, наверняка, в этом замечательном человеке, не противник он восставшей природе, но, быть может, он её и возродил? Дал ей нечто новое, толчок, помог ей осознать собственное бессилие и ужас её положения? Да может быть и стоит доводить нечто мерзкое уж совсем до крайностей, с одной лишь целью - очевиднее пример показать? Но вновь увлеклись мы, а человеку-то, вроде бы, не слишком хорошо. И снисходит небо, новое небо, до нашей просьбы разъяснить всё, вновь воцаряется свёт и выделяет для нас детали, доселе невидные - на пережившей уже многое белой рубашке знакомого нашего отчетливо видны кровавые пятна, совсем неопрятной наружности. И, как будто в потверждение серьёзности этих обстоятельств, начинает уж больно клониться к уже полнейшему озеру, что вместо дороги теперь, наш недолгий гость и герой. Видно отсюда, как вновь прикладывает он бутылку к своему горлу, да после и на источники тех пятен красных льёт, но хоть не медики мы, а понять несложно, что напрасно всё это. Наконец, под шелестящий шум уже проходящего дождя, он валится на колени, сложив как-то по-смешному руки, словно бы в мольбе не умелой, аследом и вовсе ударяется носом в дно былого пути своего, и более не движется. Через некое совсем малое время дождь и вовсе прекращается, да и неугомонный поток воздуха также ложится на отдых до следующих времен, а в воздухе возникает словно бы некая мелодия, как бывает редко после дождя, и мягкая, приятная и устам и голове свежесть чувствуется везде, и ушли на покой громогласные гонцы. Так что и не видно даже, пьёт ли эта странная, переродившаяся земля красную воду, или же молча проводит её дальше.

указать на ошибки чрезвычайно желательно.

---

почему после Дэкейдс всегда идёт Айзолэйшн? нет не надо блять, я понял уже!

я бы выкурил карандаш, да не знаю с какой стороны поджигать

ой, ну прекрати уже, а? портишь хорошие вещи, людям мозги ебёшь со своими детскими ужимками. там я тот, тут я другой, везде я никто, так что же, разнообразие ничтожества?

как будто бы в окошко такое смотришь в мир интересных, прекрасных и сумасшедших людей, но тебя отгоняют, нужно время, что рубить, рубить эту ебаную раму, хоть бы и ложкой, и тарелкой из под похлёбки на камнях с землёй. но нет прохода не будет его, рама твёрдая, я тебе нужно время, они уйдут уже тогда, многие уже ушли, пока ты следил за переживаниями бликов на мониторе.

не добраться, не добраться до этих людей

можно только курить очередной яд, пить очередной яд, отравлять себя надеждой, временным спокойствием. выродишься ты до автомата. уже почти

мой друг, мой единственный настоящий друг, что скажешь?

я как *много метофор тут и сям, я устал описывать всё это безмолвной личности, которая всегда в сети* и опять и снова и ещё раз.

мозги как салат, я бы утопился, чтобы его заправить. болотная жижа пряна и прекрасна.

может воспаляться кожа, а может воспаляться красота?

я теряю нить, иголки же никогда у меня и не было. скажи слово и все швы разъедутся *по домам*. почему первые достижения после сна вызывают только отвращение.

я даже не могу бить стены, я слишком хорошо помню как не реагировать. мне стыдно, совестно, неприлично это, да и несдержанно. всё это помешательство... ничего красивого, ничего от вдохновения, никаких прекрасных ассоциаций ничего просто глухая остаточноая злоба и болезнь. глубоко-глубоко под водой идут тени моих ботинок, но я стою.

я всегда стою.

и в руке моей опять пусто. я все сломал. зачем же я всё сломал

@музыка: Ты знаешь меня, но я не знаю тебя

@настроение: уж извини за фамильярность

@темы: спасибо, Сэм!

---

Блять, да нельзя же тебе к людям, никак нельзяяяяяя

---

лопата



эй, ну смейтесь уже!

---

боги, да это же невыносимо.

---

Oobla Senchter Hakkt!

---

аха

По счастливому стечению обстоятельств это никто не читает, так что будем исповедываться.
Кто-то тут недавно упоминал о "изменениях" - ну что ж, наверное стоит объяснить где корень всей этой хуйни.
1. Люди. Моя вечная благодарность, кажется, абсолютно безразлична тому человеку, который её заслуживает (ой, это такая кара!), так что не стану тратить буквы. может быть когда-нибудь это немного изменится.
2. Цель. И вот да, глянув на первое и даже не глянув на второе, мчимся к сладкому десерту. Как известно тем, кто меня хоть немного знает, я люблю игры. Люблю даже, наверное, не то слово. Я много чего люблю, но считаю игры самым прекрасным искусством вообще. Если вы сейчас подумали о ролёвках - то это промах. Нет, я имею ввиду именно это тупые компьютерные стрелялки и гонялки, да-да. Впрочем, они на самом дне моей иерархии, как палп фикшн в литературе или сериалы в кино, но тем не менее. Ах да, моё любимое искусство - полное говно. Вы не ослышались, в самом деле (ослышались? ну-ну) - полное дерьмище. За всю недолгую историю - одий сплошной шлак, коммерция и тупая развелкаловка, а даже если и умная - да нахуй нужно? Тетрис, вон, тоже сложный, но никаких идей же!10-15 относительно интересных проектов, но и там приходится не обращать внимание на дебильные клише и всякую бредохрень, нарушающую целостность настолько, что даже говорить почти не о чем. И один ёбаный шедевр. Я не постесняюсь поставить его в один ряд с тем, что сам считаю искусством, это, конечно, Dear Esther. И говорить об этом просто глупо, нужно это видеть. И вот возникает идея. Нет, ИДЕЯ! Я просто ослеплён ею, я столько пропустил, но если я не сделаю эту игру, то моя жизнь будет как глупый подарок - столько разных обёрток, омерзительных и прекрасных развернуть только для того, чтобы ничего внутри не обнаружить. Инаф сэд, тайм ту финиш зис идиоси.

---

Влезаем в какое-то странное и нихуя не понятное мероприятие для радикального лечения пробретённого аутизма, ну что же - давно пора, да. Густав Фаландер, господа, прошу любить и жаловать, так сказать-с. Читаю, работаю, думаю, надо было всё это да пару лет назад, но ничего не вернёшь, будем исходить из того, что имеем. Всё как-то резко стало, чётко, и в то же время… прекрасно, чудовищно, посмотрел "Додескаден", безумно красивые люди, даже не знал, что так можно. А пока - ну, поедим, что ли, частично печенья.


нет, мне не нужно объяснять, что оно частично покрыто шоколадом, право.
просто глупо и смешно.
или только смешно.

@музыка: A Whisper in the Noise_As We Were ну и etc.

---

Первая волна эйфорического энтузиазма прошла и началась какая-то убийственная усталость от практически всего. Так хочется вернуться к тому, что было, но ведь ничего не было - значит я хочу вернуться в пустоту, ну нахуй. Моррисон меня лечит/калечит как и всё хорошее, что теперь возле меня есть, и даже не возле, и даже не меня, просто есть. Нет слов, нет мыслей, это пройдёт. Отторжение - всего лишь стадия, ты не одинок и ты абсолютно одинок, друг мой, но теперь многое иначе.

@музыка: The Doors

@настроение: настроение?

@темы: Моррисон, мой друг

---

Несущественно

Огонь в глазах осушает болото в голове, я начинаю и проигрываю, но война ещё идёт. с восторгом я понимаю, что есть она, идея, есть! будь я проклят если я умру незакончив это великолепие, мечта, тени, леса, пути и пересечения, все отделены от всех, я на острове, я не здесь, но концепция пиздец какая сложная, так странно бывает перевернуть всё, что было и придумать новое, нет, не новое, ИНОЕ! Другое, отличное, живое, превратить всё в холст и знать что, и знать как, и знать почему. ПОЧЕМУ? я не знаю, я мало что знаю, но кое что я понимаю. огонь, да, огонь воплоти и раздельно смешно

---

кувыркается всё всё всё, давно пора